Курский излом - Страница 54

Хотя этот документ был написан 10 июля 1942 г., к началу Курской битвы ничего принципиально не изменилось. Трезвомыслящие генералы и маршалы понимали пагубность подобных методов, старались бороться с ним. Из телеграммы зам. начальника Генерального штаба Красной Армии генерала А. И. Антонова командующему Центральным фронтом генералу К. К. Рокоссовскому от 3 июня 1943 г.:

«По имеющимся данным, в среде руководящего состава 24‑го стрелкового корпуса сложилась нездоровая обстановка в результате грубости со стороны командира корпуса генерал–майора Кирюхина. Постоянная ругань, угрозы расстрела и оскорбления своих заместителей и начальника штаба вошли в систему.

Прошу указать генерал–майору Кирюхину на необходимость немедленного изжития подобного отношения к своим подчиненным»{120}.

Огромные жертвы Первой мировой и Гражданской войн, классовая борьба после нее, политические репрессии в сочетании со стремлением руководства Советского Союза быстро и любой ценой восстановить экономику после разрушительных войн, заложить основы крупного промышленного производства привели к невероятному снижению цены человеческой жизни в обществе и возникновению всеподавляющего Страха, который окутал нашу страну и армию.

Культивировавшийся в обществе и армии сталинской системой государственной власти взгляд на человека как на винтик, страх перед властью и ее воплощением — старшим начальником влияли на характер и мировоззрение красных командиров. Благодаря этому у многих начали атрофироваться такие качества, как самостоятельность, индивидуальность, решительность, да и само желание принимать более или менее ответственные решения. Они вытеснялись стремлением перестраховаться, боязнью возразить командиру, даже если он не прав. Исполнительность превратилась в бездумное выполнение приказов. В результате во многих армейских коллективах сформировалась атмосфера, когда было безопаснее и выгоднее исполнить любой, даже не соответствующий оперативной обстановке или трезвому расчету, порой просто дурацкий приказ [149] вышестоящего командира или штаба, чем возражать и доказывать свою правоту. Немаловажную роль в этом играли и распоряжения и директивы, поступавшие из Москвы, — взять тот или иной населенный пункт любой ценой, разгромить противника там–то немедленно.

Это явилось одной из важных причин значительных потерь Красной Армии в годы войны. Каждый, кто прошел горнило Великой Отечественной, может рассказать, как его часть или подразделение несколько суток штурмовали не имеющую большого тактического значения высоту, превращенную неприятелем в неприступную крепость, заваливая подступы к ней трупами. И все потому, что командир полка не решался возразить комдиву, а тот в свою очередь комкору и так далее.

Рассказу о неприглядных сторонах службы командиров РККА автор уделил столь значительное внимание потому, что, во–первых, это позволяет взглянуть на ситуацию в армейской среде изнутри, показать, в каких непростых условиях приходилось нести службу этим людям, принимать важные решения. Во–вторых, как показывают сегодня рассекреченные документы, перечисленные моменты оказывали существенное влияние на ход и результаты боев, в том числе и на Курской дуге. Увы, но нежелание отдельных генералов спорить и отстаивать свою точку зрения, расходящуюся с вышестоящим штабом, в частности в ходе подготовки крупных контрударов, играло не последнюю роль в их провале.

И, наконец, в-третьих, знание этих аспектов жизни помогает при изучении операций, особенно при работе с документами штабов частей и соединений, их донесений, сводок, докладов, которые порой оказываются далекими от реальных событий и вполне могут ввести в заблуждение исследователя. В. Быков вспоминал:

«К середине войны воевать, в общем, научились, научились также ловчить, водить за нос начальство. Очевидно, без того и другого прожить на войне оказалось невозможным. Запомнился случай при наступлении, когда мой орудийный расчет оказался рядом с воронкой командира батальона капитана Андреева. Этот невидный, штатской внешности комбат на войне звезд с неба не хватал, хотя воевал не хуже других. Сидя в воронке с ординарцами и связистами, он руководил боем за недалекое село. Командир полка непрестанно требовал по телефону доклады о продвижении батальона, и Андреев, потягивая из фляги, то и дело бодро ответствовал: «Продвигаюсь успешно… Пытаюсь зацепиться за северную окраину… Уже зацепился… Сбиваю боевое охранение».

Его роты при этом спокойно лежали себе впереди в голом поле, под редким минометным огнем из села, и я думал: как же [150] он оправдается, когда вдруг сюда нагрянет командир полка? Но, видно, комбат лучше меня знал повадки комполка и мало опасался его дневного визита. А к вечеру где–то продвинулись соседние батальоны, и немцы оставили северную оконечность села, которую не промедлил занять батальон Андреева. Когда стемнело, комбат встретил там командира полка и доложил ему об удачной атаке, которой не было и в помине. Командир полка, кажется, остался доволен. Наверное, — я так думаю, — он сам схожим образом докладывал выше, в дивизию, а те — в корпус. Таков был негласный порядок, который устраивал всех. В общем, это было честнее и разумнее, чем по безмозглой команде атаковать превосходящего противника, устилая трупами поле. В моральном отношении поступок комбата, разумеется, выглядел небезгрешным, но в военных условиях было не до морали. Затеянная в высших штабах наступательная операция нередко привязывалась к конкретным срокам: годовщине Октября, дню Красной Армии, дню рождения Сталина, другим неотложным датам, и большую часть времени, отпущенного на ее подготовку, тратили те, кто ее разрабатывал. Несравненно меньшая часть оставалась для исполнителей. Батальону Андреева перепала одна ночь, да и та была занята передислокацией, так что комбат лишь за час до атаки получил возможность взглянуть на поле боя, где ему предстояло победить или умереть. Да еще без поддержки танков, с жидким артиллерийским обеспечением.